Неточные совпадения
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не с тем усилием и односторонностью говорил, как
профессор, и у которого в голове
оставался простор для того, чтоб и отвечать
профессору и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...
Он слушал и химию, и философию прав, и профессорские углубления во все тонкости политических наук, и всеобщую историю человечества в таком огромном виде, что
профессор в три года успел только прочесть введение да развитие общин каких-то немецких городов; но все это
оставалось в голове его какими-то безобразными клочками.
Учиться я любил,
профессора относились ко мне благосклонно, предлагали
остаться при университете.
Только тут студенты замечают ее и раскланиваются, и в тот же миг уводят с собою своего
профессора; его сборы были слишком недолги, он все еще
оставался в своем военном сюртуке, и она гонит его, — «оттуда ты ко мне?» говорит она, прощаясь.
Вот этот-то
профессор, которого надобно было вычесть для того, чтоб
осталось девять, стал больше и больше делать дерзостей студентам; студенты решились прогнать его из аудитории. Сговорившись, они прислали в наше отделение двух парламентеров, приглашая меня прийти с вспомогательным войском. Я тотчас объявил клич идти войной на Малова, несколько человек пошли со мной; когда мы пришли в политическую аудиторию, Малов был налицо и видел нас.
Затем, почти после полугодового молчания, Евгений Павлович уведомил свою корреспондентку, опять в длинном и подробном письме, о том, что он, во время последнего своего приезда к
профессору Шнейдеру, в Швейцарию, съехался у него со всеми Епанчиными (кроме, разумеется, Ивана Федоровича, который, по делам,
остается в Петербурге) и князем Щ.
— Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и понимаю. Никакого состояния покамест я не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер, мой
профессор, у которого я лечился и учился в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек
осталось. Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь в совете, но…
Вскоре после описанных событий члены «дурного общества» рассеялись в разные стороны.
Остались только «
профессор», по-прежнему, до самой смерти, слонявшийся по улицам города, да Туркевич, которому отец давал по временам кое-какую письменную работу. Я с своей стороны пролил немало крови в битвах с еврейскими мальчишками, терзавшими «
профессора» напоминанием о режущих и колющих орудиях.
Профессора сулят ему блестящую будущность, предлагают
остаться при академии, но — нет — он идет в строй.
Я не знаю, как потом справился этот
профессор, когда телесные наказания были совсем устранены из уголовного кодекса, но думаю, что он и тут вышел сух из воды (быть может, ловкий старик внутренно посмеивался, что как, мол, ни вертись, а тумаки и митирогнозия все-таки
остаются в прежней силе).
Последние деньги были прожиты Круциферским, одно средство
оставалось: у него был патрон,
профессор какой-то гнозии, принимавший в нем сердечное участие; он написал к нему письмо открыто, благородно, трогательно и просил взаймы сто пятьдесят рублей.
Позвонили ужинать. Лаптев пошел в столовую, а Федор
остался в кабинете. Спора уже не было, а Ярцев говорил тоном
профессора, читающего лекцию...
— Нет, послушайте, Потапов. Вы ошибаетесь, — сказал он. — Она не просто генеральская дочка… Ее история — особенная… Только, пожалуйста, пусть это
останется между нами. Я слышал все это от жены
профессора N и не хотел бы, чтобы это распространилось среди студентов. Она действительно дочь Ферапонтьева… То есть, собственно, он не Ферапонтьев, а Салманов… Но она — американка…
Понадобилось по меньшей мере три часа, чтоб
профессор успокоился и приступил к мелким работам. Так он и сделал. В институте он работал до одиннадцати часов вечера, и поэтому ни о чем не знал, что творится за кремовыми стенами. Ни нелепый слух, пролетевший по Москве о каких-то змеях, ни странная выкрикнутая телеграмма в вечерней газете ему
остались неизвестны, потому что доцент Иванов был в Художественном театре на «Федоре Иоанновиче» и, стало быть, сообщить новость
профессору было некому.
Третий гость повел себя особенно, он не вошел в кабинет
профессора, а
остался в полутемной передней.
История была в самом деле забавна, и положение почтенного
профессора крайне незавидно: Пушкин скромно и спокойно, но совершенно ясно успел изобразить действия Михаила Трофимовича так, что для публики не могло
оставаться насчет их ни малейшего сомнения, особенно при помощи ядовитой эпиграммы «Обиженный журналами жестоко», которая появилась в то же время.
Другой дом, где мы бывали, был дом Альтанских: сюда мы ходили с удовольствием, но гораздо реже, потому что и
профессор и его дочь (роман которой до сих пор
остается неразъясненным в моих записках) были ежедневно у нас.
Профессор, окончив со мною урок, часто и подолгу еще
оставался за тем же столом и беседовал со мною.
Офицеры стали прощаться.
Профессор предлагал им
остаться переночевать, но они отказались. Гусар и артиллерист пошли взнуздать лошадь. Высокий задержался на террасе с Катею.
В Петербурге я не
оставался равнодушным ко всему тому, что там исполнялось в течение сезона. Но, повторяю, тогдашние любители не шли дальше виртуозности игры и пения арий и романсов. Число тех, кто изучал теорию музыки, должно было сводиться к ничтожной кучке. Да я и не помню имени ни одного известного
профессора"генерал-баса", как тогда называли теорию музыки.
О Дерпте, тамошних
профессорах и студентской жизни мы знали немного. Кое-какие случайные рассказы и то, что
осталось в памяти из повести графа Соллогуба „Аптекарша“. Смутно мы знали, что там совсем другие порядки, что существуют корпорации, что ученье идет не так, как в Казани и других русских университетских городах. Но и только.
По русской истории я не готовился ни одного дня на Васильевском острову. В Казани у
профессора Иванова я прослушал целый курс, и не только прагматической истории, но и так называемой «пропедевтики», то есть науки об источниках вещных и письменных, и, должно быть, этого достаточно было, чтобы через пять с лишком лет кое-что да
осталось в памяти.
Так же быстро был мною сдан и экзамен из политической экономии и статистики, и, таким образом, все главное было уже помечено вожделенной цифрой 5.
Оставалось только торговое право у бесцветного
профессора Михайлова; и оно"проехало благополучно".
Оставался один выход, к нему
профессор и прибег: предложил Aufwarterin выйти за него замуж; та согласилась, сделалась Frau Professorin, а
профессор по-прежнему стал пить приготовленный по его вкусу кофе.